А.Володин. Мать Иисуса
Екатеринбург, Изд-во Фонда русской поэзии, 2001
OCR & spellcheck: Ольга Амелина, июль 2005


Тридцать третий год нашей эры. Дом Марии, матери Иисуса. В открытой двери стоит ее младшая сестра. Она вглядывается в сумрак дома.

— Мария! — тихо позвала она.
— Что там? Где мальчик? — отозвалась Мария.
— Отвела ребеночка, нашлись люди, приютили.
— Видишь — побоялись.
— Ну кто теперь не боится! Тоже дрожат. Самые верные друзья попрятались. Все куда-то исчезли, никого не найти. А первый друг, Петр, первый и отрекся.
— Вот ругаешься. Нехорошо.
— Почему нехорошо?
— А вот потому и нехорошо.
— Почему нехорошо? Ты можешь объяснить членораздельно?
— Что?
— Почему, спрашиваю, нехорошо?

Мария прислушивалась к тому, что происходит на улице. Гомон голосов нарастал.

— А... Он что говорил? Других не надо судить. Тогда и тебя судить не будут.
— Не знаю, не слышала, чтоб Он это говорил.
— Спроси у людей, которые слышали.
— Все что-нибудь слышали. Каждый что-нибудь да слышал. Мы, говорят, ученики. Учились, учились, ничему не научились.
— Я все-таки пойду, — сказала Мария.
— Куда?
— Туда, где Он.
— Сейчас? Зачем?
— Не знаю, не знаю. Лягу на гробницу, полежу.
— Заберут.
— Ну и заберут.
— Тогда я тоже с тобой. Пускай видят. А то правда, живой был — за ним толпы ходили, а казнили — никого нет...

Дверь отворилась. Вошел мальчик лет шестнадцати.

— Почему ты ушел? — спросила Мария.
— Они сказали — иди домой.
— Кто сказал?
— Там хозяин пришел. Он сказал, чтоб я убирался домой, не хватает, чтобы меня у них нашли.
— Еще один смельчак, — сказала сестра.
— Я есть хочу, — жалобно сказал мальчик.
— Что ты сразу начинаешь ныть? Как будто ему не дают. Не дадут — тогда будешь ныть.
— Смотри, мама, она опять придирается.
— Потому что не строй из себя ребеночка.
— Не ссорьтесь, — сказала Мария.
— Поцелуй его, — сказала сестра.
— Я и тебя могу поцеловать.
— Мы уйдем, а его куда денем?
— Я дома буду, я есть хочу, — сказал мальчик.
— Сейчас покормлю, — сказала Мария.
— А вы куда собрались?
— Мы в Ерусалим идем.
— Зачем?
— Пойдем к гробнице, где лежит Иисус.
— В гробнице Его уже нет.
— Как нет? — не поняла Мария.
— Так, нет.
— Где же Он? — спросила сестра.
— А Его унесли оттуда.
— Куда унесли? Кто унес? Где Он? Где? — всполошилась Мария.
— Неизвестно. Кто-то вытащил и унес.
— Что-то недослышал, что-то недопонял и болтает, — сказала сестра.
— Мама, она опять.
— Объясни, недоразвитый, — что ты там недопонял?
— Да это все уже знают. Женщины пошли к пещере, а камень отвален. Пещера открыта, и никого там нет.
— Какие женщины ходили? Припомни, кто это видел? — настаивала сестра.
— Магдалина ходила и еще кто-то.
— Магдалине верить нельзя, она истеричка.
— А если Петр видел то же самое? Только потому, что я это говорю, мне не верят!
— Постой, что они видели там? Просто пустая пещера?
— Просто пустая пещера. И только пелены лежат, в которые Он был обернут. Белые пелены в крови.
— Верно, Он был обернут, — сказала Мария.
— Если это правда — надо разобраться. Может быть, Его эти негодяи утащили, фарисеи. И зарыли где-нибудь в другом месте. Чтоб ничего не осталось. Чтоб никто не мог прийти к этой пещере. Чтобы не встретились пришедшие туда, не посмотрели бы друг другу в глаза, не подумали чего-нибудь...
— А говорят, наоборот, что его унесли друзья и спрятали в надежном месте, — сказал мальчик.
— Как они тебя спрятали, так они и Его спрятали.
— А может быть, Он все-таки остался жив? — сказала Мария.
— Что ты? — воскликнул мальчик.
— Мария, перестань, — сказала сестра.
— Думают, замучили Его до смерти, а Он жив...
— Пойдем, там все выясним. Нечего верить слухам, да еще из десятых уст.
— Теперь как раз нельзя отлучаться. В случае чего — куда Ему идти? Он же сюда пойдет. Пришел, а нас дома нет.
— Мария, бедная моя, ты послушай себя, что ты говоришь. Он три часа висел на кресте. Потом специально проверяли, что Он умер!
— Ты иди. Все узнай там и мне расскажешь. А я пойду. Привести хоть в порядок дом. Разгром такой... Сынок, ты помоги мне, чтобы побыстрее.
— Я есть хочу.
— Говорят тебе, помоги! Растормозись немножко, — сказала сестра.

Вошел старший сводный брат Иисуса.

— Здравствуй, Мария, — сказал он и почтительно поцеловал Марию.
— Ты слышал? Иисуса не нашли в гробнице.
— Путаница какая-то. Но вы пока молчите. Если что спросят, ничего не знаем.
— Что ты всех пугаешь? Все время пугает. Сам трясется, хочет, чтобы все тряслись! Зачем тогда пришел сюда? — возмутилась сестра.
— Я пришел только дать совет. А ваше дело — принять к сведению или наплевать. Как обычно вы и делаете. Но тогда смотрите сами.
— Он правильно говорит. Сейчас главное — молчать. Потом наговоримся, когда Он объявится, — сказала Мария.
— Кто объявится?
— Помолчи, Мария, — сказала сестра.
— Секреты, — сказал старший брат. — Но потом ко мне не бегите. Мария, сядь и послушай. И вы послушайте. Сейчас тут за дверью стоит один человек. Римлянин. Крупнейший меценат, путешественник, знаток восточных языков.
— Не слишком ли много достоинств, — съязвила сестра.
— Он просит привести его сюда. Просто познакомиться с семьей. Иисуса он почитает и сам возмущен этой бессмысленной казнью. Словом, это мой добрый знакомый и в каком-то смысле даже друг.
— Интересно, как ты с ним подружился. Поставлял женщин? Или продавал сувениры?
— Ты нехорошо говоришь, сестра. Она так не думает.
— Почему, так и думаю.
— Словом, человек ждет за дверью. Специально сюда ехал, что же, отправим его обратно? Или все-таки разрешим зайти? — настаивал старший брат.
— Позови его. Действительно, сколько времени держим человека за дверью, — сказала Мария.
— Но условие. Никаких споров, никаких намеков. Это может плохо кончиться для всех. Все-таки человек из Рима.
— Добрый друг донесет властям, — не удержалась сестра.
— Вот это я как раз имел в виду, такие разговорчики.
— Мам, а поесть когда, — жалобно сказал мальчик.
— Уйдет, тогда поешь.

Он отворил дверь, позвал:

— Прошу вас. Немного врасплох, но ничего, ничего...

Вошел римлянин. Это был человек средних лет, мужественного облика, в светлых одеждах.

— Это его брат, это — мать, это — ее сестра... Познакомьтесь: это наш гость из Рима.
— Благодарю вас за то, что вы согласились меня принять. Прошу прощения, что я явился к вам в такой момент.
— Виновата, вы случайно не слышали, что там? — спросила Мария римлянина.
— В общем, все это потом, Мария, потом, — сказал старший брат. И, обращаясь к римлянину, продолжал: — Вот это был, по существу, его уголок. Здесь полка, которую он собственноручно выпилил. Довольно интересный узор, несколько национальный, может быть... На чердаке сохранилась кроватка, в которой он спал в детстве, можно подняться, посмотреть.
— Не суетись, — сказала Мария.
— В чем дело? Что опять не так?
— Ты забыла, наш гость — римлянин. Почему же не посуетиться перед ним? — сказала сестра.
— Я, кажется, просил.
— Ничего, это естественно. Но если бы вы меня узнали поближе, ваша неприязнь, надеюсь, уменьшилась бы, — сказал римлянин.
— Не люблю об этом рассуждать, но мне непонятно вот это оголтелое неприятие всего чужеземного.
— Особенно римского, — съязвила сестра.
— Рим — это Рим.
— А весь остальной мир создан для его удовольствия.
— Я просил...
— А половина римских императоров были негодяи! И у каждого руки по локоть в крови!
— Если тебе жизнь не дорога — продолжай.
— Быть осужденной за учение Иисуса — для меня только радость. «Вас будут ненавидеть! За одно только имя мое!» Вот что Он сказал!
— А я тебе другие слова Его напомню: «Всякая власть — от кого она? От бога!»
— Не говорил он этого! Ты сейчас придумал! Теперь начнут придумывать, потому что Он уже никому не может ответить!
— Ваша сестра, Мария, мне кажется ближе к истине, — сказал римлянин.
— Всякая власть в какой-то мере зло.
— Приятно слышать.
— Владычество Рима — тяжелое бремя, я понимаю вас. Римлянам смешно рассчитывать на любовь порабощенной страны. Однако всякая ненависть, в том числе и к властям, — тоже зло. И в свою очередь порождает ненависть. Разве не так?
— Интересная мысль! — сказал старший брат.
— Вы знаете, сейчас это кажется невероятным, но может случиться, что последователи вашего брата когда-нибудь обретут власть и так же будут преследовать и казнить тех, кто мыслит иначе.
— Как вы можете это говорить! — возмутилась Мария.
— Тихо, Мария, — проговорил старший брат.
— Простите, это так, разврат ума. Счастлив, что познакомился с вами, — сказал римлянин. И, обращаясь к сестре, продолжал: — Сохраню самое искреннее уважение. Но с другими не советую говорить так откровенно.
— Вы правы, сейчас надо молчать. Хотя Иисус ничего плохого не хотел. Он хорошего хотел, одного хорошего, — сказала Мария.
— Но ведь никто не спорит! Все, собственно, ясно, — миролюбиво сказал старший брат.
— Вы, наверное, много путешествовали, нагляделись всего? Тщеславие, гордыня, злословие. Вино пьют уже не для веселья, а из-за распущенности. А веселья все равно становится все меньше. Многие живут только завистью друг к другу. Ради своего превосходства некоторые жертвуют всем, даже жизнью. Хорошо ли это? Каждый хочет отделиться от других, впадает в уныние. А Он что говорил? У Него все слова были простые. Только простые слова, я их часто слышала. Сострадание. Милосердие. Братство. Любовь. Не просто любовь жены и мужа, а вообще любовь к ближнему, это значит к любому человеку. Вот и все почти слова. Ну еще — терпение, это понятно. И главное, это не ради кого-то, но ради собственного же блага, для своей же радости и покоя. А у кого в душе есть радость, тот и с другими может поделиться. Я понятно говорю?
— Понятно, понятно, — сказал старший брат.
— Если бы я мог верить, как вы! — воскликнул римлянин.
— Это просто, — сказала Мария. — Это как раз очень просто.
— Что вы! Я боюсь забот, страданий, люблю наслаждения.
— Вы были в Риме! — вдруг воскликнул мальчик.
— Дошло, — сказал старший брат.
— Я был в Риме, я живу в Риме и там, видимо,умру.
— Я никогда не был в Риме.
— Это большое упущение. Я мог бы кое-что тебе рассказать. Впрочем, и ты можешь кое-что мне рассказать.
— А я ничего не знаю, — ухмыльнулся мальчик.
— Ты жил в Галилее.
— Я и сейчас тут живу.
— Тогда давай так. Я тебе буду рассказывать про Рим, а ты мне расскажешь про своего брата.
— Вот и прекрасно. Садитесь вот здесь, вам никто не будет мешать, — сказал старший брат.

Римлянин и мальчик сели в сторонке, тихо беседуют.

— Мария, давай подарим ему полочку. Зачем она здесь, просто для украшения. А он коллекционер, для него это ценность.
— Хочешь подарить полочку? — спросила сестра.
— А тебе какое дело?
— Мария, он продаст ее.
— Почему она все время подозревает меня в мошенничестве?
— Если даже ты совершаешь честный поступок, я невольно начинаю гадать, зачем тебе это понадобилось.
— Полочку — нехорошо, — сказала Мария. — Как будто специально дождались и вот распоряжаемся его вещами.
— Тогда подарим эту палку. Палку, надеюсь, жалеть не будем?

Мария отобрала у него палку.

— Это его дорожный посох, он с ним ходил, нельзя.
— Нельзя. Ну вот валяется ремешок от его сандалий! Ремешок можно?

Мария забрала ремешок.

— Его ремешок, нельзя.
— Значит, все, что его, — нельзя, — теряя терпение, сказал старший брат.
— Нельзя.
— Но ведь теперь интересно именно то, что принадлежало ему! Не мне, не тебе, а ему! Как же быть?

В дом вошла молодая женщина, усталая, с дальней, видимо, дороги. Обратилась к Марии.
— Ничего не слышала? А?
— Сама всех спрашиваю, никто ничего не говорит.

Женщина обратилась к сестре.

— А ваши ничего не слышали?
— Какие наши?
— Ладно тебе, конспираторы. Теперь уж никому не до вас. Как вы там, ничего не слышали?
— А что мы должны слышать?
— Все боятся слово сказать, — сказала женщина. Затем обратилась к старшему брату: — А ты? Вертишься там с высокопоставленными. Уж, наверно, краем уха что-нибудь слышал!
— Да что она пристает ко мне? Ты что пришла? Никто ничего не слышал, пошла отсюда!
— А я слышала! — воскликнула женщина.
— Что!.. Что слышала? — задохнувшись, спросила Мария.
— Он жив!
— Кто жив?
— Твой сын! Он воскрес!
— В каком смысле? — не понял старший брат.
— Они Его убили, а Он жив! Они Его распяли, а Он воскрес! Вот в каком смысле!
— Как воскрес? Что-то неясно, — сказала сестра.
— Вот люди! Когда Он сам это предсказывал, верили, что так и будет. А когда это на самом деле случилось — не верят!

Римлянин оторвался от беседы с мальчиком.

— Нет, все-таки что случилось?
— Да случилось! Жив Он! Воскрес! Как сам и предсказывал! Что теперь Ему сделают? Как теперь Его накажут?
— Тихо, тихо, — сказал старший брат.
— Ты говоришь, Он предсказывал. Я что-то не помню. Может, прослушала, — сказала Мария.
— Он предсказывал, что пройдет через смерть и вернется для новой жизни! Тогда верили, а теперь вот говорят, а поверить боимся!..
— А мне не говорил, — вздохнула Мария. — Другим сказал, а матери ни слова...
— Кто видел? — спросил старший брат.
— Магдалина видела. Своими глазами, — ответила женщина.

Старший брат сказал римлянину:

— Магдалина — одержимая женщина. При ее отношении к Иисусу — весьма понятная галлюцинация.
— Значит, она больше всех Его любила, если первая увидела! Сначала ей тоже не верили. Но другие женщины, которые тоже ходили к гробнице, рассказывали, что видели там ангела в белом одеянии. А некоторые говорят, что им явилось два ангела! Они и отвалили камень от гроба, чтобы Иисус мог встать и уйти.
— Интересно, сколько ангелов будет к утру, — ехидно заметил старший брат.
— А я говорила, что он жив. Я говорила! — воскликнула Мария.
— Поверить, конечно, трудно. Но если Он даже, так сказать, воскрес в сердцах любящих людей, то все равно это чудо, — сказала сестра. — Само по себе, они хотели убить нашу веру в освобождение. А ее убить нельзя! И вот она воскресла!
— Тихо, тихо, — сказал старший брат.
— Трясешься? Трясись!
— А я требую, чтобы ты сидела тихо. Соображаешь, какая теперь начнется слежка за нами? И учтите, это всех касается! Что если они там тоже поверили в эту историю? Там тоже, знаете, умье. Начнут его искать. Где его будут искать? Прежде всего здесь! За домом уже установлено наблюдение. Кто сюда зашел — уже на заметке!
— За себя не беспокойся. В случае чего, я заверю, что ты их верный раб!
— А я тебе сейчас как врежу!

Сестра подбежала, остановилась перед ним.

— Давай, давай! Твоему гостю будет интересно. Увезет домой яркое впечатление.
— Ругаетесь! В такой день! Лучше бы я сюда не заходила, — расстроилась женщина.
— Прошу прощения за эту сцену, — сказал старший брат римлянину.
— Не обращайте на меня внимания. Меня нет.
— Видите ли, если эту фанатичку не остановить, она тут всех загубит!
— Верный раб! Послушный раб! — не унималась сестра.
— Давайте я вас покормлю, — сказала Мария. — Все хотят есть.
— Кто хочет есть? Никто не хочет есть, — сказал старший брат.
— Не говори за всех, — сказал мальчик.
— Ты-то хоть помолчи.
— Все будут молчать, ты один будешь говорить,— сказала Мария.
— Да и ты, Мария... Вела бы себя как-то покультурнее.
— А что ты всем делаешь замечания! Все молчите, один он будет говорить! Никто ничего не понимает, он один все понимает! Он не хочет есть — никто не хочет есть! Он главнее всех, — возмутился мальчик.
— Сгинь, недотепа. Надоело. Никто не хочет понять... Сами не можете понять — послушайте других. Может быть, установим какой-нибудь порядок?
— А кто будет устанавливать? Ты? — спросила сестра.
— Почему бы и нет? Я, во всяком случае, старший.
— Не ты старший, не ты. Старшего дома нет, — сказала Мария.
— Слушай, Мария. Не хочу тебя обидеть, но ты припомни. Много он бывал дома? Часто ты его видела? Ему до вас и дела не было. Он был, так сказать, выше всего этого.
— Неправда! Неправда!
— Что неправда?
— Неправда! Он любил нас! Он всегда нас любил! Он и уходил из дому, а все равно нас любил. Он отовсюду нам посылал... Где бы Он ни был, Он все равно нам посылал... Всегда.
— Что, что он вам посылал?

Мария нашлась не сразу.

— Привет и ласку.
— Привет и ласку, — усмехнулся старший брат.
— Не смейся. Не надо смеяться.
— Что ты говоришь? — вмешалась женщина. — Ведь брат Он тебе.
— Да, брат. Поэтому и говорю. Для вас это человек не от мира сего. Особенно теперь. Мертвых все умеют любить. А для нас он просто Иисус. И были у него обыкновенные человеческие недостатки. И достоинства. И были у него завихрения. А что касается меня, то я далеко не во всем с ним согласен. Случалось с ним и поспорить. Скажем, по вопросу...
— Любопытно, о чем же вы спорили? — спросил римлянин.
— Ну, это наши внутренние дела, — уклонился старший брат. — Во всяком случае, если бы он был жив, он и сам не захотел бы причинять неприятности своей семье.

Мария посмотрела на него с жалостью.

— Тяжко тебе будет жить. Ох, как тяжело...
— Ну, Мария, я вижу ты тоже научилась предсказывать. Почему же это мне будет тяжко жить?
— Считаешь, что вокруг тебя глупые люди. Трудно тебе будет с глупыми-то всю жизнь.
— Не понял.

Тем временем в дом вошел человек в пыльной дорожной одежде. У него ясное, сильное лицо. Это один из учеников Иисуса. Мария бросилась к нему.

— Что? Что?
— На дорогах ни души. Иду по улицам Галилеи — никого, тишина, никто не работает, лавки заперты, все сидят по домам. Выглядывают в окошки, чего-то ждут. А чего ждать? Все, что должно было произойти, уже произошло.
— А что произошло? Слухи ходят, а толком никто ничего не скажет...
— Для того я пришел сюда, чтобы сообщить, что произошло. Потому что тебе теперь предстоит совсем другая жизнь. Теперь, Мария, ты будешь жить иначе.
— Ты уж не пугай меня...
— Вечером все мы, Его ученики, собрались как прежде за трапезой, чтобы вместе вспомнить Учителя. Двери были заперты. Как вдруг Он появился среди нас — никто и не заметил как, когда — и сказал: «Мир Вам». Только два слова, больше ничего не сказал. На руках и ногах Его были раны от гвоздей. Но мы ничего не смогли сказать Ему в ответ. Мы растерялись. Хотя Он сам говорил нам при жизни: там, где соберутся во имя Его, Он будет между ними.
— Мне думается, он сказал это все же в переносном смысле, — заметил старший брат.
— И стол не накрыт, мало ли что, — заволновалась Мария, — вдруг заявится голодный. А то всегда так: забежит, нашлось что-нибудь — поест, а не сообразишь сразу — уже куда-то дальше пошагал.

Женщина бросилась к Марии, опустилась перед ней на колени. Мария испугалась.

— Ты что? Вставай сейчас же, что это тебе в голову взбрело!
— Мария, ты Его мать, поймешь меня. Прости за просьбу такую... Мальчик мой, сын мой болеет. Все говорят, надежды нет. Устала я, устала. Укрепи меня в моей надежде! Благослови!
— Вот о чем я тебе говорил, — сказал ученик. — Теперь к тебе многие придут, Мать Божья. И те, кто не верил в Него, попозже, но придут.
— Да что мне делать с ней? Так и будем стоять?
— А ты возложи ей на голову руки и пожелай добра.
— Ну вот, возложила...
— Пожелала добра?
— А как же.
— Вот и все. А теперь, женщина, вставай и можешь идти. И рассказывай всем то, что я рассказал. И ссылайся прямо на меня.

Женщина поднялась с колен.

— Ну, Мария, думала ли ты... Вчера еще... Могли ли мы думать?!... — обращаясь к сестре: — Что, девочка, можно ли было подумать?

Поцеловала ее.

— А вы ссоритесь. Разве можно сейчас ругаться?

Подошла к старшему брату, поцеловала трижды.

— Сейчас все должны в мире жить.

Поцеловала мальчика, тот смутился.

— Отворачивается... Да что ты отворачиваешься, твой брат воскрес! В такой день все могут целоваться! Иисус воскрес!

Поцеловала и римлянина.

— Иисус воскрес!
— Ладно, иди, — сказал ученик. — Только будешь рассказывать — не путай ничего. А то сейчас начнут добавлять своего, кто во что горазд, что было, чего не было. Иди и говори громко, не бойся, теперь пускай они боятся!

Женщина пошла. Ученик в двери провозгласил:

— Люди, выходите! Распахните двери, теперь бояться нечего!

Слышится голос женщины:

— Люди, выходите! Теперь бояться нечего! Теперь пусть они боятся! Иисус воскрес! Теперь все переменится! Теперь всем воздается! Иисус воскрес!..

Ученик обратился к Марии:

— Людей не бойся, кому нужна помощь — помоги.
— Как я могу. Я не умею ничего...
— Сумеешь.
— Да уж поверь, что не сумею. Если он больной. Или она бесплодная. Что же я могу поделать? Только позориться. Я и сказать им ничего не могу.
— Но Он ведь твой сын.
— Ну, мой.
— Бог почему-то именно тебя избрал для этого?
— Ну, меня...
— Почему так случилось? Мы, сознаться, думали над этим. Пытались постичь. Некоторые, честно говоря, дивятся. Действительно, есть женщины и поумнее, и покрасивее. Этого ты не будешь отрицать?
— В том-то и дело. Я и сама, сознаться, думала да и бросила. Но теперь-то что делать? Ты говоришь, надо что-то делать.
— Но, с другой стороны. Посмотри на себя. И вы посмотрите. Тебе сколько лет? Уж под пятьдесят, наверно.
— Да, уж скоро.
— Ну. А ты все такая же, как прежде.
— Когда — прежде?
— Когда ты Его родила.
— А правда. Я как-то не обращала внимания, — сказала сестра.
— Это не чудо?
— А я обращал внимание. Думаю, что такое? — сказал мальчик.
— Вам пятьдесят лет? — удивился римлянин. — Хотя, конечно... Ну да, меньше и быть не может... Да вас надо показывать римским дамам!..
— Вы скажете, — смутилась Мария.
— Не нам с вами найти ответ на эту загадку. Она еще будет привлекать к себе лучшие умы, — сказал ученик. — А пока — прощай, Мария.
— Остальные для тебя уже не существуют, — сказала сестра.
— Стараешься меня в чем-то уличить. Конечно, я попрощался бы со всеми и с тобой.
— Значит, я не поняла. Думала, ты все забыл, дорогой.
— Нет, я не забыл.
— А ты хочешь, напомню, милый.
— Не стоит.
— Может быть, я тебя обидела, любимый?
— Нет.
— Или ты успел в кого-нибудь влюбиться, ненаглядный?
— У меня были другие заботы.
— А ведь грешил, грешил, друг мой!
— Если глаз твой соблазнит тебя, вырви его и брось от себя. Вот что Он говорил.
— Но любовь — она разве не от Бога? Бог и сам любил.
— Но не так, как ты думаешь.
— Что я думаю — это для Тебя темная ночь, тебе этого не понять. Значит, ты решил совсем покончить с этим, нежный друг?
— Да, решил.
— Ради чего же, свет мой?
— А ради того лишь, чему Он учил: оставьте дом, и братьев, и сестер, и жену ради меня и взамен получите во сто крат больше.
— Теперь поняла. Желаю тебе получить побольше, сладостный мой!
— Если бы я хотел получить побольше житейских благ, ты могла бы надо мной посмеяться. Но ты видишь, я нищ. И так проживу до конца своих дней. Не земных удовольствий мы ищем. Земную жизнь мы посвятим Ему. Хватило бы сил нести Его учение людям.
— И детей у вас не будет?
— Значит, не будет.
— Кто же примет Его учение из ваших рук, когда вы состаритесь?
— Человеческий род не вымрет.
— А вдруг за вами все пойдут? Все станут такие же праведные, как вы?
— Все, положим, не пойдут.
— На это, значит, рассчитываете... В общем, понятно.
— В таком тоне я отказываюсь продолжать разговор. Мария, скажи ей!

В двери он остановился перед людьми, которые не решались войти.

— Заходите, не бойтесь. Она здесь, она ждет вас!
— Начинается, не пора ли нам восвояси, — сказал римлянину старший брат.
— Нет, нет, не пора.
— Как угодно.

Тем временем люди входили в комнату. Здесь горькие судьбы, скудные жизни, годы болезней, унижения.

— Вы тоже слышали? — сказала Мария. — Пришли порадоваться с нами? Спасибо. Мы и сами только что узнали, никак не опомнимся!

Люди смотрели на нее молча.

— Благослови, Мария, — попросила женщина. — Коснись!

И тут же, поднимая на руки и протягивая к ней детей, стали просить другие:

— Коснись, Мария!
— Коснись своей рукой!
— Коснись, Мария, благослови! Что тебе стоит!
— Боюсь, что не будет толку от этого, — сказала Мария.
— Ты Его мать! Ты не должна отталкивать от себя! — сказал старик.
— Ну, хорошо, если вы просите, вот, коснулась.
— Пустите-ка, незрячий я, никак не подойти.
— Что тебе, вот я...
— Прозреть бы мне, милая.
— Как же я могу это сделать, сам подумай!
— А ты попробуй, вдруг получится.
— Да уж поверь, что не получится!
— Если ты действительно Его мать — быть этого не может.

Люди снова заволновались.

— Благослови, Мария.
— Коснись, Мария.

Они приближались к ней, теснили.

— Благослови, Мария!
— Коснись!
— Не прогоняй нас!

Мария вырвалась, отпрянула от них.

— Не умею я этого! Уходите!
— Тихо все! — вскричал старший брат.

Люди смолкли.

— Не на площади, в доме находитесь! Давайте-ка сначала все выйдем. Потом снова войдете, но уже по одному. Я прав, Мария? Нельзя же так.
— Нельзя так, нельзя, — согласилась Мария.
— Тогда скажи, чтобы все вышли. А потом будут входить по очереди. И ты с каждым поговоришь.
— Я с каждым поговорю.
— Слышите? Просят Вас.

Люди стали выходить из комнаты.

— И договоритесь сами, кто за кем будет входить. А кого уже благословили, те с Богом идите по домам.

Закрыл за последним дверь, придержал ее, обернулся.

— Мария, ты встала бы лучше здесь, посередине.
— Может, ты встанешь вместо нее? — сказала сестра.
— Не можешь успокоиться. Не время, честное слово... Теперь, Мария, слушай внимательно: говори только самое необходимое. Ничего лишнего. Сказала и тут же замолкни. Они сами додумают, что нужно.
— Может быть, ты за нее и скажешь?
— Понадобится — скажу не хуже других. Мария, готова? Впускаю.

Он открыл дверь.

— Кто первый?

Снова прикрыл дверь.

— Опять слепец.
— Не хочу, не хочу! — взмолилась Мария.
— Ты не понимаешь, его нельзя прогнать ни с чем.
— Не пускай его сюда!

Старший брат приоткрыл дверь.

— Придется немного обождать. В сторону, пожалуйста. Кто следующий?

В комнату протиснулся человек с нервным лицом.

— Простите, что я вторгаюсь к вам. Я околачиваюсь около вашего дома со вчерашнего дня.
— Садитесь, пожалуйста, — пригласила Мария.
— Благодарю вас. Мне надо с вами поговорить. Хотя говорить, возможно, и нет смысла. Я несчастлив, живу безрадостно. Почему? В том-то и дело, что причины, пожалуй, и нет. Кроме разве лишь моей собственной глупости. Правда, эта глупость особая, глупость образованного и даже мыслящего человека. Дело в том, что моя жизнь состоит из делания глупых поступков и разнообразных страданий по этому поводу. Просыпаюсь утром, вспоминаю, что было вчера, и сразу же начинаю вот так мотать головой и бормотать: «Нет, нет». То есть, не было этого, не было! Но это было, ничего уже не исправить. Вы никогда не мотаете головой?
— Нет.
— Причем поступки мои не злобные и корыстные, наоборот! Я непрерывно думаю о ближних, как выражается ваш сын, жертвую ради них самым дорогим. Но потом и очень скоро именно из-за этого начинаю тяготиться, бежать именно от тех самых людей. Ваш сын учил: давайте и воздается вам. Но если ты отдал самое дорогое свое человеку скверному, который надменно принял это и теперь смотрит на тебя сверху вниз? Правда, ваш сын говорил: любите врагов ваших. Но как этого добиться? Вероятно, надо сначала приучиться любить хороших людей, а потом уже попытаться любить и других. Может быть, они до сих пор были обращены к тебе дурной стороной, как и ты к ним. А вдруг обернутся хорошей, как и ты?.. Но я обижаю и самых близких — отца, мать! Потом мотаю головой, а уже поздно. Начинаешь думать: как же так — я одинок и печален, ведь это грешно и глупо! Тогда бросаюсь в соблазны веселой жизни — и опять стыд и похмелье. У вас бывает стыд и похмелье?
— Нет.
— Видите... Чего ради я терзаю себя в этой единственной жизни? Что возместит мне эти дурацкие терзания? Загробная жизнь? В загробную жизнь мне трудно поверить. Я преклоняюсь перед вашим сыном, его учение — это, в сущности, гениальные уроки практической морали. И служат они не только для того, чтобы делать людям добро, но для излечения своей собственной души, для покоя и гармонии здесь, внутри! Но — загробная жизнь? Вероятно, поверить в нее мне мешает образование, знание конкретных наук... Но предположим, что после этой жизни ничего не будет. Тогда значит, что все это — земля, солнце, птицы — все только временное, несущественное? Я имею в виду тех, кому трудно поверить!.. Да, но ведь можно быть свободным от религиозной веры и все же оставаться нравственным человеком. Делать добро и не терзаться суетой. Разумеется, для этого надо много сердца и ума. Но поначалу хотя бы понять!..

Он вдруг рухнул, уткнулся головой в колени ей. Она с трудом его подняла. Он заговорил не сразу.

— Благодарю вас. Этой беседы я не забуду..

И вышел.

— Видишь, как просто? — сказал Марии старший брат.
— Умный человек.
— Невропат, — сказала сестра.
— А знаете, ваш Бог приносит больше пользы, чем римские конкуренты, — заметил римлянин.

За дверью все громче голоса. Старший брат отправился наводить порядок, но было уже поздно. В комнату опять входил слепой, с ним другие.

— Мы уже договорились — по одному человеку, — сказал старший брат. — А тебя я вообще просил обождать.
— Мы ждали, Мария, но ты не зовешь нас, — сказал слепой. — Очередь все растет, если ты будешь медлить, мы так и не дождемся! Там все здоровые, они могут подождать, а нам трудно.

Мария вскочила.

— Не сумею я этого! Не умею! Говорите — я мать! Ну и что! Своих матерей вы уже не просите, чтобы они вас исцелили!
— При мне к твоему сыну однажды подошел человек в проказе. Иисус очистил его. Все это видели! А мне, незрячему, не удалось приблизиться к нему! Помилуй меня, Мария! Мы верим тебе, почему ты сама себе не веришь! Сжалься надо мной, попробуй!
— Попробуй, Мария! — сказал старший брат. — Почему не попробовать? Иисус тоже не знал своих возможностей, а потом узнал и видишь, что получилось?
— Уходите отсюда! Уходите! — кричала Мария.

Из двери на нее печально смотрел ученик.

— Дурные слухи догнали меня в пути. И я вернулся. Говорят, ты заставляешь ждать пришедших к тебе людей за дверью дома.
— Мы прибегли к этому только ради удобства, — оправдывался старший брат.
— Не с тобой говорят. Твой сын, Мария, никогда не заставлял людей ждать за дверью дома. Твой сын попросил бы их зайти.
— Нечего им заходить — у меня дела.
— У тебя сейчас нет более важных дел.
— Я три ночи не спала, у меня семья не кормлена, я три дня в доме не убиралась!
— Надо, чтобы было чисто в душе, а не в доме.
— В душе у нее чисто, — сказал старший брат. — Она Иисуса родила! Не забывайте все же, куда вы пришли!
— Ну что я могу сделать, если он от рождения слепой? — сказала Мария.
— А что в таких случаях делал твой сын? — спросил ученик.
— Не знаю...
— Все знают, одна ты не знаешь.
— Я не видела. Дома он этого не делал.
— Кто истинно верит, тому не надо видеть.

Мария молчит.
Ученик задумался, потом сказал печально и сурово:

— Ради твоего сына я хотел молчать. Но теперь скажу. Ради него же.

Пришедшие в дом люди слушали его тревожно.

— Однажды мать Иисуса и братья стояли у дома, где Он беседовал с людьми, и хотели поговорить с ним. Он же, узнав о том, проговорил: кто мать моя и братья мои? И указал рукой на учеников своих: вот мать моя и братья мои! Ибо кто будет исполнять волю Отца моего Небесного, тот мне брат и сестра, и мать! Было так, Мария?
— Не знаю, в дом нас не пустили... Но кто не пустил, не знаю.
— Кто же, ты думаешь, мог вас не пустить?
— Да вы же и не пустили!
— Зачем же это нам понадобилось вас не пускать?
— Вы ему даже не сказали, что я пришла! Боялись, что люди увидят его с нами и скажут: а не плотников ли это сын? Да вот же его мать и братья, мы же их всех знаем, чем же он от них отличается? И начнут сомневаться в нем. А Он Божий сын! Он Божий сын! Божий сын!
— В каком смысле? — спросил старший брат.
— Тебе этого не понять. Это только Он знает, и я знаю.
— А я утверждаю, что ученики были ему роднее, чем родственники. Не здесь Его дом, а Там, — сказал ученик.
— А все-таки, когда он узнал, что за ним придут стражники, он пожалел нас! Он совершал пасху не дома, а у чужих людей! Это чтобы я не видела, как его забирают и избивают кольями!
— Не потому Он совершал пасху у чужих людей, а потому что они были ему роднее, чем родные! Он как говорил? Я пришел разделить человека с отцом его и дочь с матерью ее, и невестку со свекровью ее! И враги человеку домашние его! Кто любит отца и мать более меня — тот не достоин меня!
— Это неправда! — воскликнула сестра. — Он любил мать. Ты бы умел так любить! Вы говорите: Иисус добрый. А кто Его этому научил? Вы говорите: Иисус смиренный. Откуда это у Него? Восхваляете за то, что Он был тверд и не отрекался от истины. А она? Зачем же ты требуешь, чтобы мать Его говорила не то, что думает!
— А хотите знать? — сказала Мария. — Если бы Он пришел сюда еще раз, вы бы снова предали Его и стояли бы в сторонке и смотрели, как Его распинают!

Тогда ученик сказал голосом сильным и ясным.

— Братья мои! Покиньте этот дом. Здесь нет и следа Того, Кто некогда жил. Здесь не найдем мы Его. Пускай же в этот день, когда всюду праздник, здесь будет пусто, как пусто везде, где Его нет.
— Не осуждай нас за то, что мы сюда пришли, — сказал старик.
— Как я могу осуждать вас, если я сам сюда пришел.
— Не осуждай нас и ты, Мария. Мы просили того, что тебе не по силам.
— Я не осуждаю вас. Хотя все, что он говорит, — клевета. Иисус никогда не стыдился нас. Если бы Он презирал своих близких, разве он мог бы любить других? — сказала Мария. И, обращаясь к ученику, добавила: — И сестру свою Он любил сильнее, чем ты любил ее, хотя и не клялся, как ты. Не потому ли и советовал нам: не клянитесь!
— Что же нам делать теперь? Кого слушать? Вы бы решили между собой. Кого нам просить о помощи? — спрашивал старик.
— О помощи просить — это его. Он ученик Его. Он вместе с Ним ходил по дорогам, запоминал Его слова, переспрашивал, что они значат. Для чего же и учил их Иисус? Для того, чтобы теперь они учили вас...

Люди оборотились к ученику. Теперь уже к нему простирали свои руки.

— Благослови! Ты был с Ним, ты Его ученик, благослови! — просили люди, окружали его.
— Благослови сына моего! Коснись моего мальчика!
— Коснись свой рукой!
— Коснись, что тебе стоит!
— Прозреть бы мне, коснись!..

Ученик не сразу решился, затем коснулся одного, другого.

— Блаженны страдающие, ибо утешатся. Блаженны милосердные, чистые сердцем, только они войдут в царство Небесное. Бог избрал вас, бедных, униженных, смиренных, чтобы посрамить богатых, надменных, переполненных собой, мир вам... Благодарю вас за то, что вы верите в Его силу... Благодать тебе. Иди. Мир тебе. Отправляйся... И ты утешься в своей скорби!

Получив благословение, люди, один за другим, покидали дом.

— А ты что остался? — сказала сестра. — Иди, исцелитель, паси свое стадо!
— Он всегда исцелял больных, и не тебе, Мария, отнимать веру у тех, кто страдает. Но речь идет не только о верящих в Него, а также о врагах! Когда Он изгонял торговцев из храма, они Его спросили: как ты докажешь, что имеешь право так поступать? Он должен был доказать это своими чудесами!
— Простите, Мария, что я вмешиваюсь, но мне думается так, — сказал римлянин. — Скорее всего, вы правы, слухи о его чудесах — это фантазия толпы. Но поймите, ради своей великой задачи он вынужден был подтверждать эти слухи. И творить некоторые так называемые чудеса.
— И потом, Мария, в сущности, ведь Он творил чудеса, но, может быть, в другом смысле, — сказала сестра. — Он возвращал зрение тем, кто ослеплен духовно!
— Нет, зачем же так, не надо подменять, — сказал ученик.
— Без некоторых простительных компромиссов успеха достичь нельзя, — вмешался старший брат.
— Ну, так уж сложилось.
— Речь идет не о компромиссах.
— Почему же, что было, то было, давайте смотреть правде в глаза. Вокруг Него всегда толпилось столько жаждущих исцеления, что кто-то действительно исцелился. А чудеса поражают больше, чем проповеди.
— Видишь, Мария, каждый мыслит по-своему, но говорят тебе одно. Неужели ты и теперь не поняла?

Мария молчит.

— Значит, так: мы будем говорить одно, а ты будешь говорить другое!
— Я не буду говорить.
— Но к тебе будут приходить! И будут спрашивать! Теперь все будут спрашивать о Нем! Придется отвечать и тебе, и нам. Что же ты будешь отвечать о Его чудесах?
— Что видела — скажу. Чего не видела, того не знаю.
— Ну, хорошо же, будем знать.

Ученик пошел к выходу. Но, открыв дверь, обернулся.

— Фарисей!.. Фарисей идет сюда. Может быть, один из тех, которые убили твоего сына. Фарисей — кровавый лоб. Фарисей — чего изволите? Вот кого здесь не хватало! Вот с кем вы найдете общий язык! Эти тоже не верят в то, что Он совершал чудеса. Вот кому здесь место, вот кого здесь, наверное, ждут! А я здесь не нужен, я пошел...

Уходит.

— Интересно, зачем этот фарисей сюда пожаловал? — сказал старший брат. — Будет о чем-нибудь допытываться — лучше всего молчите. Особенно ты, Мария. Ну, если уж очень пристанет, так, что не будет другого выхода, — поговори. Тем более что ты и правда не веришь в чудеса и знамения. Так что тебе не придется даже кривить душой.

В дом вошел фарисей. Он стар. Взгляд его внимателен и прям.

— Здравствуйте.

Ему не ответили.

— Не бойтесь меня, не бойтесь! Я по-хорошему пришел... Вот и славно, все здесь, все собрались. Это ваша сестра?
— Сестра.
— И ты оставайся. С тобой тоже хотелось бы побеседовать. Это старший, сводный. Это младшенький. Так...
— А это гость из Рима, — сказал старший брат.
— Путешественник, меценат? Решили посетить нашу страну? Тяжкое, темное время. Осенью у нас хорошо... Но мне хотелось бы поговорить с этой женщиной. Наши внутренние дела.
— Не обращайте на меня внимания, — сказал римлянин.
— Зачем ты пришел сюда? Зачем позоришь мой дом? — спросила Мария.
— Не я опозорил твой дом.
— Разве можно приходить в дом убитого тобой человека?
— Я не убивал твоего сына. В душе я был против этого. Но его должны были казнить. Это была единственная возможность доказать, что он не Мессия, каким из гордыни или по безумию себя считал.
— Уйди, прошу. У меня плохие мысли, я хотела бы тебя убить.
— Мария нездорова, — сказал старший брат. — Все эти события повлияли на нее.
— Я предпочел бы прийти сюда позже, — сказал фарисей. — Но необходимость возникла сейчас. До меня дошел слух... Я хотел его проверить. Скажи мне, небесные знамения и чудеса, которые он якобы творил, — знаешь ли ты их, или это плод воображения слепой толпы, желающей видеть в нем Бога? Так, говорят, ты сказала людям, пришедшим к тебе, и в этом была смела и чиста душой. Верно ли это?
— Быстро пронюхали, — сказала сестра.
— Что я говорила? Не говорила я ничего.
— Мария, ты же ничего плохого не сказала, — вмешался старший брат. — Повтори коротко в двух словах. Я думаю, больше ничего не потребуется.
— Только так. И я немедленно уйду, потому что вижу, что мое присутствие тягостно, — сказал фарисей.
— Не надо, Мария, — сказала сестра.
— Простите, но я тоже советую этот разговор отложить, — сказал римлянин. — Вам надо все спокойно обдумать.
— Приверженцам своего сына ты не нужна, — сказал фарисей. — Они хотят как Бога вознести его на небо. Они говорят, что Иисус отрекся от тебя, что дом его не здесь. И дети тебя покинут, потому что родство с Богом, даже отсутствующим, вынести трудно. Ты останешься одна в этом доме! Бойся этого! Не зову тебя, чтобы ты шла к нам. Но пока прошу тебя об одном: не беги от нас. Так ты бежишь от жизни, Мария.
— Он говорил: два человека вошли в храм помолиться, один — фарисей, другой — мытарь, который выколачивает подати у бедных людей, — сказала сестра. — Фарисей молился так: «Боже, благодарю тебя, что я не такой, как прочие люди — грабители, обидчики, прелюбодеи или как этот мытарь!» Мытарь же, ударяя в грудь, говорил и говорил только одно: «Боже, грешен я! Будь милостив ко мне, грешному!» И ушел оправданный! А фарисей так и не получил прощения!
— Я знаю эту басню. Иисус всегда злобно поносил нас.
— Он видеть вас не мог! — сказала Мария. — Как вы надменно ходите по улицам, ожидая приветствий. Как ищете первенства и почестей, как, молясь, оборачиваете головы, чтобы узнать, видят ли это люди, как творите милостыню напоказ. Он смеялся над вашим благочестием, и его насмешки поражали вас в самое сердце. Вашу ненависть к нему могла утолить только его смерть! Только убийство!

Старший брат сказал фарисею, улыбаясь:

— Вот женщины, вот женщины! Сами завтра же не вспомнят, что наговорили.
— Не убийство, а казнь, — отвечал фарисей. — Это разные вещи. Допрос его совершался строго с участием свидетелей.
— Лжесвидетелей, — сказала сестра.
— Приговор был вынесен по закону.
— Почему же вы судили его тайно, а не на людях?
— Люди приветствовали решение суда. Когда его вели на место казни, они кричали: распни, распни!
— Несчастные! Несчастные! Несчастные! — простонала Мария.
— Мария должна успокоиться, — сказал старший брат. — Она устала, ее можно понять.

Фарисей обратился к римлянину.

— Но вы-то!.. Этот Иисус причинил бы много зла не только нам, но и Риму!
— Я, знаете ли, частное лицо. Эта проблема меня мало интересует.
— А если бы возбужденный им народ перестал платить подать Римской империи? Это, извините, коснулось бы и вас!
— Будем объективны, он, напротив, советовал платить подать Риму.
— Только из-за презрения и нежелания с вами спорить, — сказала сестра.
— Спорить он, положим, безумно любил и спорил по поводам, гораздо менее важным, — сказал фарисей. — И не ради того, чтобы выяснить истину, а только для того, чтобы победить в споре! Любыми средствами! Особенно в присутствии зрителей! Политик был, политик!
— К политике, положим, он вообще относился иронически, — заметил римлянин.
— Как и вы, кажется! — сказала сестра.
— Да, как и я.
— Удобная позиция. В любом случае вы оказываетесь выше всех.
— Политик был! И дальновидный! — сказал фарисей. — Несмотря на то, что о гражданском управлении он имел самое неясное представление. Его рассуждения о царях и властях были потешны!
— Они кажутся потешными вам! — воскликнула сестра. — Потому что Он не давал себе труда разобраться в ваших муравьиных интригах! Но у него было точное отношение ко всем чиновникам: каждый из них враг людям!
— Скучно, скучно слушать вас, — сказал римлянин. — Злость всегда скучна. Особенно вы, девушка. Вам ли не знать, что он хотел создать убежище только для души! Среди господства злобы и грубой силы!
— Тогда объясните мне, за что Его преследовали и убили, если Он такой безобидный человек.
— Разрешите не объяснять. Вам будет трудно в этом разобраться. Вам обоим.
— Почему же это мне будет трудно в этом разобраться? — спросил фарисей.
— Не он политик, а вы политики, вы! А всякий, кто занят политическими страстями, не может простить другим, если они ставят что-то выше его партийных идеалов!
— Он ненавидел богатых и знатных! — сказала сестра.
— Но он никогда не собирался занять их место. Он хотел уничтожить богатство и власть, но не овладеть ими.
— Все-таки уничтожить!
— Но не оружием. А посредством душевной чистоты.
— А я утверждаю: он хотел основать новое государство, — сказал фарисей. — Хотел беспорядка и революции.
— Вот это ближе к истине, — сказала сестра.
— Но к кому он обращался за помощью? — сказал римлянин. — К самым невоинственным людям. К женщинам и детям, к униженным и смиренным. Революция? Возможно. Но какая? Когда все, что сейчас значительно, перестает быть важным!
— Вот, вот что самое гнусное! — сказал фарисей. — Он хотел поколебать закон, который существовал века и пребудет вечно. А теперь — где он, ваш Иисус? И в чем его учение? Нас трое здесь, и мы не можем прийти к согласию. Как же придут к согласию тысячи и тысячи?
— А ты пойди по городам и увидишь, как приходят к согласию тысячи и тысячи, — сказала сестра. — Он теперь недоступен вам, а последствия Его дел даже представить трудно. Вас же запомнят лишь потому, что вы один миг стояли на его пути!
— А вот за эти слова ты будешь проклята, — с тихой яростью проговорил фарисей. — И весь этот дом проклят. Пусть будет дом этот пуст!
— Зачем вы так? — в панике спросил старший брат.
— И все живущие здесь прокляты! Ты кто? Брат? Тоже проклят...

И покинул дом.

— Дождались, — сказал сестре старший брат.
— И вы тоже — зачем было вмешиваться? — сказал он римлянину. — Я вообще ни за что попал... Не знаю, как вы, а мне пора.
— Беги, беги, все равно ты уже проклят, — сказала сестра.
— Вот и все, — сказала Мария. — Это ты уходишь навсегда, больше сюда не вернешься.
— Зачем же так! Сейчас мне нужно будет уехать. Но не на век же.
— Конечно, поезжай, у тебя много дел. И еще с нами сколько времени потерял.
— Поверь, Мария. Я хотел тебе только добра. Если бы ты меня слушала, то могла бы неплохо жить, даже не представляешь как! И тебе, — обращаясь к сестре, — я хотел добра. Предпочитаешь пропасть ни за что — твое дело. Иисус учил делать добро, а среди вас добро делаю я один. И для вас, — обратился он к римлянину, — я немало постарался. А ради чего? Не знаю. Они думают, ради выгоды. Что же, пусть будет так. Зато вы набрались впечатлений, будет о чем рассказать в Риме. А я что получил? Проклятье!..

Неожиданно для себя опустился перед Марией на колени. Мария положила руку на его голову. Старший брат поднялся, ушел.

— Вот еще одного нет... Мальчик, да ведь ты есть хочешь.
— Вспомнила.
— Давайте все поедим.

Ставит на стол хлеб, кувшин с молоком.

— Вина нет. Вы, наверно, привыкли с вином.
— Все хорошо. Не беспокойтесь, пожалуйста, — сказал римлянин.

Мальчик поднял голову, беспокойно проговорил:

— Мам, кто-то ходит...
— Никто не ходит, тебе показалось...

Римлянин сказал, обращаясь к сестре:

— Я грубо с вами говорил, простите.
— Что там. Я в жизни не такого наслышалась.
— А Иисус говорил: где соберутся вместе несколько человек и вспомнят о Нем, там Он и будет среди них, — сказал мальчик.
— Наверно, Он имел в виду, что Его будут вспоминать, — сказала Мария. — И правда, вот вспоминаем.
— Мне хотелось бы как-нибудь помочь вам, — сказал римлянин. — Я даже знаю как, но не решаюсь сказать.
— Тогда не говорите.
— По-моему, кто-то ходит, тебе не показалось.
— А мне показалось.
— Вот я и говорю.
— Вам надо подумать о младшем сыне, — сказал римлянин Марии. — Мальчик непрактичный, лишен ярко выраженных склонностей. Мы тут с ним побеседовали. Ему бы надо учиться, иначе он пропадет.

Мария сказала мальчику:

— Ты хочешь уйти от нас?
— Почему уйти?
— Он боится вас огорчить, — сказал римлянин.
— Вы уже обо всем договорились? — спросила Мария.
— Мама, ты сама подумай. Что мне здесь делать? И наоборот, что меня ждет там. Разве можно сравнить?
— Так вот в чем дело, — усмехнулась сестра. —Тут беспокоились, какой сувенир предложить гостю, а он, оказывается, сам себе приглядел. Живой сувенир, можно демонстрировать в Риме. Смотрите, настоящий брат Иисуса! Какой забавный! Какой милый недоразвитый мальчик! Говорят, что у его брата тоже не все в порядке!
— Несправедливо, — сказал римлянин.
— Может быть.
— Ты знаешь, с кем ты говоришь? — вступился за римлянина мальчик. — Его носят на носилках. У него в Риме свой дворец из мрамора!
— Зачем так? Это не имеет никакого значения, — сказал римлянин.
— Почему же, нам интересно, — сказала сестра. — Его носят на носилках. Это существенно.
— А знаешь, что такое Рим? — продолжал мальчик. — Кто не видел Рима, тот все равно, что не жил на свете! Там есть цирк! Чтобы его пройти в длину, нужно десять минут времени! Там всюду памятники и статуи! Люди со всего света приезжают, чтобы их посмотреть!
— А у нас зато какая речка, — сказала Мария. — Найдешь ли там такую речку?
— У нас купаются в бассейнах, — сказал римлянин.
— Разве можно сравнить бассейн с речкой!
— Вот именно, разве можно сравнить! — сказал мальчик.
— Здесь у тебя товарищи. Не жалко с ними расставаться? Ведь это уже навсегда!
— А там другие товарищи найдутся, не хуже.
— Таких уже не найдешь.
— Почему не найду?
— Они над тобой будут смеяться.
— С чего же они будут надо мной смеяться?
— Уж поверь, что будут.
— Тогда я сам буду над ними смеяться.
— Нет, мальчик, у тебя не получится.
— Все равно я не буду здесь жить. Мне все время мерещится, что тут кто-то ходит.
— Кто ходит, сынок?
— Кто! Иисус.
— Тебе это неприятно?
— А кому приятно...
— Иди, — решительно и горько сказала Мария.
— Мама, если ты не хочешь, я не поеду!
— Хочу я, малыш, хочу.

Слезы вдруг подступили к горлу мальчика.

— Как же ты будешь здесь?.. Одна, без никого.
— Почему одна? Мы с сестрой будем, вдвоем.
— Решайте же что-нибудь, — сказал римлянин. — Если ты хочешь остаться...
— Нет!.. Я не знаю!.. Прости меня, мама! — закричал мальчик.
— Придет время, вы поймете, что это к лучшему, — доброжелательно сказал римлянин.
— Да-да. Тогда уж не тяните, — сказала Мария.
— Я поесть не успел, а она меня гонит, — захныкал мальчик.
— Возьми с собой хлеб и сыр, — не глядя, сказала Мария.
— Ничего, мы в городе поедим, — сказал римлянин. — Вставай, мальчик. Проститесь с ним все-таки.

Мария обняла мальчика, покачивает, словно баюкает.

— Прости, маленький, обидела тебя. Не вспоминай этого! Если там, среди увлечений и веселья, что-нибудь случайно напомнит тебе наш дом, то вспоминай лучше, как мы сидели за столом все вместе. А твой хозяин...
— Не называйте меня так, — сказал римлянин.
— Может быть, он полюбит тебя. А нет — и так проживешь. Нельзя в одном птичнике растить орленка и цыплят. Орленок взлетит и разобьется о крышу, а цыплята разбегутся кто куда.

Она отклонилась, посмотрела на мальчика внимательно и правой рукой — сверху вниз, потом слева вправо — осенила его крестом.

— Ты что, — испугался мальчик.
— Это так, на прощанье... Брата вспоминай, Иисуса. Это — всегда, где бы ты ни был.
— Надеюсь, увидимся, — сказал римлянин.
— Где уж, теперь едва ли.

Римлянин за руку вывел мальчика в темень ночи. На холмах горели костры тех, кто не утратил веру в Марию.

— Пустеет дом, пустеет, — сказала Мария.
— Нашел время, негодяй, когда уходить.
— Я его плохо проводила. Никогда не получается, простишься как попало...
— Ничего, Мария. Я обещаю, что не уйду.
— Лучше, чем дома, тебе нигде не будет. Только и ты уйдешь.
— Куда?
— Уйдешь, чтобы сгореть огонечком. Быстро сгоришь. Мало кому посветишь.
— Нет, что же получается? Значит, они добились своего? Оказалось, достаточно расправиться только с одним человеком! Только Иисуса нет! И все рухнуло. Каждый тащит кусок Его идеи, кому какой по силам. Тошно, Мария, тошно. Он говорил — надо радоваться жизни. Ему хорошо было, тогда. А сейчас? Чему радоваться... Должна сказать, Мария, что люди молодые, наше поколение, не все понимают в его учении. Мы, например, не собираемся подставлять другую щеку! Мы не хотим ждать, когда все само собой образуется.
— Погибнешь, сестра моя, погибнешь. Все равно ничего не изменить.
— Кто знает.
— Много крови прольется...
— Я тут должна сходить, в общем, меня там ждут. Если кто-нибудь зайдет, будет меня спрашивать; скажи, ушла по делу. Ничего, что я ухожу? Я ненадолго. А ты отдохни пока.

Костры на холмах все горели.

— Иди, иди. Я действительно пока отдохну... Видишь, Сын мой, что творится. Вот и сестра моя побежала куда-то. В какое-то место. Знаю, почему она бежит отсюда. Чтобы я не увидела ее погибель. Хорошо, что не увижу... Не увижу, как Твой брат будет торговать Твоим именем. Не увижу, как другой Твой брат станет потешать римлян. Не увижу... Получается, что фарисей был прав. Все ушли, осталась я одна. В пустом доме, точно. Пошлет сюда людей, чтобы посмотрели на меня. Как я живу в пустом доме. И будут говорить: а фарисей это предсказал. Что делать, надо жить. Надо ждать. Может быть, они еще и вернутся... Может быть, и Ты вернешься? Вспомнишь дорогу в родной дом? Неведомы Твои дела. Все равно знай, я жду Тебя. Я долго могу ждать, сколько нужно. Явишься — а я дома, я здесь...